Рунные сказки

Давным-давно, в одной деревне жил ремесленник, жил он тем, что мастерил лампы, и хорошие, надо признать лампы, но дело совсем не в них. У него была, семи лет отроду, и кроме нее, после того, как несколько лет назад, умерла его жена, у него никого не было.

Случилось однажды так, что дочь этого ремесленника заболела. Ей становилось все хуже и хуже. Разные лекари приходили со всей округи. И травами поили, и примочки разные ставили – ничего не помогало. Они даже не могли определить, что это за болезнь такая.

И вот, почти совсем лишившись надежды, отец девочки собрался в дорогу, и попросил соседку присмотреть за его дочерью, пока он не вернется. А сам отправился в Темный Лес, за которым, по легенде, лежала волшебная страна, в которой жили чародеи. Уже много поколений туда никто не совался, а у кого хватало смелости – пропадали без следа. И не удивительно, потому что лес тот рос на болоте, а кроны были такие густые, что даже днем без факела там было не обойтись.

Неделю блуждал мужчина по тому болоту. Запасы еды кончались, а в руках был последний факел. Он оступился, и провалился по колено в жижу, которая ни в какую не желала его отпускать. И чем больше усилий он прилагал – тем сильнее она его держала. В тот миг, когда потух факел, ему показалось, что он видит просвет среди деревьев. И мужчина со всей оставшейся у него силой продолжил борьбу. Через какое-то время, а счет времени он потерял уже давно, когда трясина обнимала его за плечи, пропала надежда, а вместе с ней и силы, чтобы продолжать борьбу. И ничего не осталось в мире, кроме трясины, бесконечно медленно поглощающей свою жертву.

- Ты с ума сошел! - вскричал Кей, - Улететь к Морю Потерь - это даже не дерзость, это безумие!

Яво молча слушал. Ему нечем было возразить Кею. Но решение он уже принял, и принял его давно.

Море потерь, о нем ходили легенды, ни одна чайка не отважилась бы на такой полет, хотя, говорят, там было много рыбы. Но Яво интересовала не рыба. Его звало море, ровно с того самого дня, когда он увидел его во сне. И вот он решил лететь. Никто, кроме Кея, не знал о его затее, и сейчас оставалось только дождаться, когда Кей успокоится и примет его решение. А после попрощаться с ним навсегда, из-за Моря Потер ему не вернуться, это он знал.

Кей бушевал недолго. Идея увидеть море потерь терзала голову его друга уже давно, и Кей понимал, что этот момент настанет, просто то, что этот самый злосчастный момент настанет ровного сегодня, было для Кея неожиданностью. Яво много раз описывал ему Море Потерь из своих снов, и Кей не мог понять, что же так тянет туда его друга, разве что кишащая рыба, но Кей ни за что бы не согласился так рискнуть ради идеи набить пузо рыбой. И он точно знал, что и Яво летит туда не из-за рыбы. Но рыба была бы хоть каким-то понятным аргументом. Цель же Яво была совсем не ясна. От того ему хотелось кипеть и ругаться еще больше.

- Успокойся, Кей. Спорить-то все равно не о чем, ты же знаешь, что я полечу, тебе меня не отговорить. Ты только пообещай мне, что, когда меня уже не будет видно со скалы Взлета, ты только тогда скажешь моей семье о том, куда я полетел.

- Да, Яво, я обещаю тебе, что ни минутой раньше, – сказал Кей.

- Прощай, Кей, ты был моим самым близким другом. Я люблю тебя! – уже почти шептал от волнения Яво.

- Прощай, Яво. Я все равно буду надеяться, что ты сможешь вернуться из-за моря Потерь. Я буду ждать тебя!

Они вдвоем взмыли в небо, сделали пару прощальных кругов над гаванью, и разделились. Яво устремился ровно на север, где воды Моря Потерь отгораживали его мир от неизвестности.

Он летел долго, пока не увидел этот странный, желтовато-голубой цвет воды. Он его сразу узнал, именно таким снилось ему это море. Оно было еще прекраснее, чем во сне, но было совсем не похоже на его родной дом, его вода то переливалась всеми цветами черного, то, вдруг, начинала белеть и сверкать голубыми искрами. Яво летел все дальше и дальше.

Собирая последние силы в надежде, что хоть где-нибудь он увидит кусочек земли, чтобы передохнуть. Да и перекусить рыбешкой было бы не плохо. Но под крылом было уже сплошное белое поле, и Яво летел дальше, с каждым взмахом крыла чувствуя, как покидают его силы. Он уже ничего не видел, кроме белой воды Моря, оно вздыбилось так, что белая пена начала больно хлеста Яво по глазам. Он решил, что будет лететь, пока его сил хватит на взмах крыла, и когда силы его покинут насовсем, он просто отдастся на волю белым водам Моря Потерь.

Он летел. Море то поднимало свои воды, почти касаясь крыльев, то опускало их и тогда Яво снова видел, как белая вода играет серебряными искрами. А он все летел. Когда в очередной момент море бросило ему в глаза волну белых вод, он потерял ориентацию, позволил порыву закрутить и отбросить. Тело пронзили боль и жар, Яво чувствовал, как немеют крылья, как становятся неподвижными лапы, как сковывает ледяным дыханием сердце. Когда белая вода накрыла его с головой, он понял, что погрузился в бездонные воды Моря Потерь и теперь больше не остается ничего, как отдаться на милость его водам.

Яво закрыл глаза. Он старался не думать о пронизывающем его холоде, и том, как превращается в кусочек льда его тело, он старался только слушать шелест волн белого Моря и вспоминал Кея. Нет, он не жалел, что пустился в этот путь, он знал, что назад ему дороги не будет, просто в последнюю минуту он хотел вспомнить именно своего друга и умереть с мыслью о нем.

Но вот боль ушла и Яво понял, что больше не чувствует обжигающего холода. Он открыл глаза. Вокруг было темно, тихо и как-то необычно легко, как будто холод белых вод Моря Потерь забрал себе весь его вес и сейчас он дрейфует в свободном пространстве неба. Свобода – это даже была не мысль, а искра знания. Он попробовал увидеть свое тело и тут же почувствовал как останавливается его движение с этим небытием и он погружается в пучину белых вод. Яво быстро отказался от этой идеи, возвращаться сейчас в Море Потерь он не хотел. Он перестал стараться что-то разглядеть, сосредоточился на этой искре, что он назвал свободой, и стал думать об этом. Искра становилась все сильнее и сильнее. И теперь для Яво многое стало понятным, у него нет тела, нет крыльев, нет глаз, есть только мысль. Он – Яво, это мысль, и он может думать о чем угодно и становиться этим. Он вспомнил свою первую мысль «Свобода», и снова почувствовал, как он стал вбирать в себя все вокруг и растворяться в этом. У него больше нет границ, потому что здесь нет начал и нет конца. Он может быть кем и чем угодно, оставшись самим собой. Он думал об этом и наслаждался. Он подумала о собаках, которые часто выходят на берег вместе с человеком, и решил попробовать стать собакой. Он представил, что он собака, и тут же его окунуло с головой в ледяные воды Моря Потерь. Яво быстро отбросил образ собаки, и вернулся назад в небытие. Это опять пришло к нему как знание, он может быть чем угодно, но тогда он потеряет свою свободу здесь. Море Потерь отбирает не жизнь, а свободу. Это пронеслось ярким светом и ему стало всё-всё ясно и понятно.

Он подумал о Кее и тут же увидел, как голова Кея погружается в морскую воду за очередной рыбой. "Кей охотится", - подумал Яво. Он снова почувствовал близость друга, и ему стало тепло. Теперь он мог быть рядом с Кеем всегда, когда бы это захотел, достаточно только подумать о нем. Он будет ждать, когда Кей отважится лететь через Море Потерь. Чтобы стать таким же свободным как Яво.

Кей устремился вниз, он уже заприметил косяк рыбы и сейчас стрелой несся к водной глади. Ударив клювом по зеркалу воды, он схватил первую неосторожную рыбёху и вынырнул. «Как там Яво?» - пронеслось в его голове.

Жил-был парень один, молодой, красивый, жених желанный был бы для любой девушки в селе. Но не жаждал он найти себе пару, ничего не радовало его в родном селе, что-то другое тянуло его к себе, звало, не давало покоя. Надоело ему сиднем сидеть и томление души терпеть. Решил он пойти по миру искать то, что зовет и ищет его душа.

Много бродил он по миру, много мудрецов выслушал, многое узнал, но жажду души не утолил, ныла она, звала, ждала, но так и не смог понять парень, что же так терзает его душу. И так его истерзала эта маята, что не было ему покоя от нее ни днем, ни ночью. Становился зов души все сильнее и сильнее, уже скрутило его тело боль невыносимая, вот как душа ныла и звала.

Не выдержал парень, смирился с тем, что не найти ему на Земле то, что так жаждет его душа. Он все уже испытал, все, что смог узнал и попробовал. Разве что не знал, как это летать как птица. Может именно этого ждет его душа, может быть радость полета ей так нужна. Но как ему взмыть в небо, он же не птица. Но и по земле ходить с такой болью больше он уже не мог. Тогда решил он, во что бы то ни стало, познать, что такое полет. Нашел он самый высокий обрыв, и кинулся с него в бездну. Долго ли он летел или нет, не знает никто. Сначала он ждал удара о землю, но его не было, потом раскинул руки, как птица крылья и стал ловить потоки воздуха, но вскоре он перестал чувствовать и воздух, он просто летел, где-то, без направления, без цели. И только тогда понял парень, что душа его перестала болеть, что тело распрямилось, и больше в нем нет ломоты и боли, что впервые за долгие годы он дышит полной грудью, и больше ничего не ищет и не ждет, он просто летит, парит над бездной. Так и парил, и парит до сих пор, потому как нашел он ту бездну, что искал всю жизнь, ту глубину, что постичь не смог бы ни один мудрец на Земле, и бездной той была его душа.

Дикша очень хотел достичь просветления. Монастырский уклад не казался ему достаточно суровым. Он стал отшельником и поселился в крохотной хижине. Вход был заложен камнями. Через крохотное отверстие подавали ему лепешку и немного воды.

У него были видения. Волшебные цветы распускали в темноте свои огненные лепестки перед его глазами, дивные птицы прилетали к нему и Дикша кормил их с рук остатками своей скудной трапезы. Он начал слышать как бьется его сердце, как течет кровь по венам, узнавал о приближении непогоды по изменившемуся голосу ветра снаружи. Иногда ему приходили удивительные мысли о природе всего сущего. Вместе с сожалениями о том, что не с кем их разделить.

- Это ли просветление? – спросил он себя однажды. – Нет, конечно. Я не достиг Бога, я достиг лишь пределов собственной восприимчивости. Я – жалкий глупец, говорящий со своими видениями. Я не достиг ни-че-го.

В следующий раз, когда ему принесли еду, он попросил разобрать стену. Он не имел намерения возвращаться в монастырь. Одна из чудесных птиц рассказала ему о том, что в одной из пещер на вершине горы есть Дверь. Пройдя через нее, он обретет просветление.
В пещере действительно была Дверь. Врезанная в противоположную от входа стену, высокая бронзовая дверь, украшенная невероятно тонкой резьбой. И заваленная камнями. Валуны казались слишком тяжелыми для своих скромных размеров и закрывали дверь примерно наполовину. Дикша принялся за работу.

Он не мог сказать, сколько времени прошло. Он ничего не ел, а спал только тогда, когда падал на пол от усталости. Все, что имело значение – перетаскивать эти тяжелые валуны, один за другим, от двери к выходу и скатывать вниз по склону. Иногда ему казалось, что все это сон, он только вошел в пещеру и собирается оттащить первый камень, иногда – что камни возникают сами собой из воздуха и чем больше он убирает, тем больше их остается.

Дикша очень, очень устал. Он уже не знал, что он делает и зачем он здесь. Сев у стены, он откинул голову и прикрыл глаза.

И вновь открыл. Прямо напротив него была другая дверь - простой прямоугольник света. Он понял, что она была здесь все время, нужно было только увидеть. Поднявшись, Дикша сделал несколько шагов и переступил порог.

Все замерло. И он стал всем и ничем.

Сказки руны Йера: Зарок

Жила-была девица. Пошла девица по воду к полынье, да и уронила колечко. Дорого ей было колечко, от матери доставшееся, часто приходила она к реке, смотрела в воду, все надеялась его высмотреть. А девица хороша была. Раз сказала ей старуха: «Не ходи к омуту собой любоваться, водяной утащит. Схватит тебя за косу, да утянет на дно». Объяснила девица, что колечко материнское, единственную оставшуюся память, высматривает, а косу всегда подбирает, в воде не полощет. Покачала лишь старуха головой.

Упрямая была девица, так с зимы до Купалы к тому омуту и ходила.

А на Купалу вместе с подружками сплела венок, пустила по реке, пошла следом. И надо же такому случиться, привиделось ей в свете костров ее колечко. Словно сквозь венок видно, как сияет оно на дне. Пробежала она по мосткам к самому омуту, наклонилась над водой – тут-то водяной ее и поймал. «Хороша ты, - говорит. Кольцо твое у меня, и венок - беру тебя в жены».

Упирается девица, а без толку, все ближе и ближе вода.

Взмолилась она тогда: «Отпусти меня, одна я у отца, умрет от горя. Все, что скажешь, тебе отдам».

«Тогда дочь твоя – нашей будет. Как, согласна?»

Обрадовалась перепуганная девица, что погибель отсрочила. Пообещала.

Пока бежала к дому, подумать успела, что перехитрила водяного. Не было у нее дочери.
Венок ее, водяным отпущенный, поймал один парень, да и принес ей. Потому как на венке и колечко было, а кто колечко в реке потерял – в деревне знали.

И таким славным был тот парень, да так приглянулись они друг другу, что к осени сыграли свадьбу.

Пролетело несколько лет. Когда ждала детей, волновалась, о водяном думая. Но родила мужу двух сыновей-погодков. Радостно жили, счастливо.

В третий раз ребенка ждала, уже и не вспоминала о давнем обещании. Оказалось – дочка.

Тихая да ласковая певунья, вся в мать, только глаза - как речная вода. Задумывалась часто, на воду любила смотреть. Когда спрашивали, где она берет свои песни, отвечала, что напевают их ручьи. Чем краше росла девочка, тем больше тревожилась мать. Перестала пускать ее к колодцу, да на речку. Сыновьям строго-настрого наказывала стеречь сестренку.

Да только разве так просто от зарока уйти?

Говорят, были они в лесу, совсем недалеко от дома. Напились из ручья. Разморило братьев, словно вместо воды было сонное зелье. И будто бы причудилось им сквозь дрему, как сестра их вошла в этот мелкий ручеек, словно в глубокую реку, помахала на прощанье и пропала.

Не видели ее больше. Только мать ходила летом к ручью и слушала песни, что пел он ей голосом дочери.

Первое сентября. Я первый раз в своей жизни иду в школу. То, о чем так много говорили родители и бабушка, вот-вот произойдет. Мама как всегда долго собиралась, поэтому мы немного спешим. На мне новенький школьный костюм и я в нем чувствую себя несколько неудобно и скованно. Но я не обращаю на это внимания, потому что мысли мои заняты совсем другим. Заняты они школой. О том, как все будет. И я постоянно расспрашиваю родителей, хотя и не понимаю их ответов. Родители нервничают. Наверное, это и правда очень важное событие.

Сентябрь. Первое число. Я снова иду в школу. Меня ждет новый класс, в который мне удалось попасть, сдав экзамены. Меня ждет усложненная программа по физике и математике. Я немного нервничаю из-за новых одноклассников, все-таки я не очень быстро схожусь с новыми людьми. Но это все будет позже. А сейчас я иду и наслаждаюсь любимым временем года. Еще не понятно, позднее ли это лето или очень ранняя осень. На улице тепло, легкий, приятный ветерок и ощущение нового витка. Я очень люблю это ощущение. Когда разум чистый, отдохнувший, готовый к работе, но еще ею не загруженный.

Последний год, последний виток спирали. Встретившихся после каникул нас, одноклассников, более всего занимает то, у кого какие новости и кто какие приключения успел пережить, нежели вопросы учебные и организационные. Мне всегда нравилось наблюдать за своим классом после летних каникул. Кто как изменился, кто очевидно повзрослел, а кто так и остался. Хотя нет. Все поменялись. Уже кажется, что совсем взрослые. Уже все смотря в будущее. Планируют, думают. Я тоже знаю, что я буду делать дальше. Наверное, поэтому почти никто из нас не грустит о приближающемся финале, о завершении истории в две трети нашей жизни.

Прошло много лет. Я выучился, работал, уехал, вернулся, простился с отцом, женился. Я давно уже не учусь, но каждый год, ближе к концу лета меня не покидает мысль, что к первому сентября нужно вернуться домой. Сегодня я первый раз отвел сына в школу. Сменилась целая эпоха. Сменилось поколение. Поменялись преподаватели и системы преподавания. Я сам давно стал другим. Но стоило мне войти в здание школы, как я узнал и эти коридоры, эти классы, которые неожиданно стали совсем маленькими. И этот запах, и это настроение. Я шел с сыном в школу и вспоминал. Для меня школьные годы были не самыми счастливыми. Интересно, как будет у него?

Он видел много лиц. Когда-то, бог натянул пружину и раздался первый стук его сердца. Он жил у бога, пока не пришел добротный мужчина в тулупе и не забрал его жить в свой дом. Дом был большим и семья была большая. Стариков он видел чаще, чем молодых. Они проводили рядом с ним почти все время, и больше крутились по дому. Мужики и бабы подходили к нему только рано утром и поздно вечером. Он слышал их разговоры, он видел их жизнь и считал себя ее частью. Однажды он услышал странный разговор между хозяйкой дома и молодой женщиной , что недавно поселилась в их доме. Он ничего не понял из тихого женского шепота, кроме, разве что одного, скоро в доме поселится еще кто-то. Потом он увидел заплаканное лицо той, кого считал хозяйкой в доме и после того дня пожилая женщина больше к нему не подходила. Дни тянулись, он делал свое дело, и изучал тех, кто жил в доме рядом с ним. Та молодуха, что шепталась о каком-то новом жильце, начала полнеть. Матереет – подумал он, но в один день она вернулась в дом с туго свернутым одеялом. А после перед ним впервые шатаясь, прошел малыш. Он даже чуть не свалился от неожиданности. Так и жили. Мужики молодые приводили в дом жен, жены рожали детей, старшие старели, старики умирали. Время шло. Потом дом стал пустеть, молодые уезжали надолго и жен в дом не вели. И однажды он остался в доме один. Было грустно, но что он мог поделать. Но вот пришел новый хозяин. Он этому так обрадовался. Значит снова он сможет увидеть малышей, снова накроют в доме праздничный стол, снова жизнь целой семьи будет течь перед его глазами. Он был рад, очень рад!

- Вы же говорили, что эти старые часы не ходят?

Тик-так – вновь радостно послышалось у стены.

Они познакомились весной, когда пели ручьи и земля, просыпаясь, питала соками молодую зелень. За встречами пролетели несколько месяцев, и вот уже она стояла в свадебном уборе, а он не мог на неё налюбоваться. Дочь родилась поздней весной, и над её колыбелью благоухала сирень. Три лета пролетели, словно миг. Осень принесла дожди и хворь. Она не вставала, только обнимала дочь, да смотрела на него глазами цвета осенних туч. Она ушла с первым снегом, и, возвращаясь с погоста, он всё искал её следы за собой. Дочь шла рядом, молчаливая и тихая. Зиму сменила весна, всё шло своим чередом. Он так и не нашел ту, что смогла бы затмить память о ней. Дочь росла, и из прутика превратилась в молодую, полную сил яблоню.

За окном буйствовало разнотравье, летний ветер разносил по дому пьянящие запахи. Дочь стояла перед ним в свадебном уборе. Он смотрел и видел Её, прекрасную и единственную. И за окнами цвело совсем другое, прошлое лето.

- Отец, что с тобой?
- Ничего, доченька. Ты просто так похожа на мать.

Нет, вы видели, да, он опять разметал все на своем рабочем столе, опять смотрит на эту странную картинку, где все переплелось в тумане, переливающимся всеми цветами радуги. Он хочет сделать то же самое. Это когда-то сделал его дед, а он любит деда и уважает, дед для него все. Хочет быть во всем похожим на него, потому и старается мастерить то, что когда-то делал дед. И дед ему меня подарил, и сказал, чтобы он брал меня везде с собой. Он и берет, вот сейчас, когда в очередной раз разметал все свои кубики, винтики и еще какую-то лабуду по столу, он сначала посадил меня к себе на плечо. А я смотрю. Я знаю, что он хочет построить мир столь же прекрасный, как когда-то построил его дед, он смотрит на эту картину каждый день и каждый день мечтает именно о таком мире, создателем которого будет теперь уже он сам. И вот он снова начинает мастерить, и вроде все делает так, как описывал дед, и смешивает тоже и в той же пропорции, но цвет не выходит, да и сама субстанция снова густовата. Он уже злится. И как чудак не поймет, что главное во всем этом не его граммы звездной муки и миллилитры небесной воды, главное, что отмеряет он той рукой, на которой я сижу, а у деда сидела другая белка на руке, потому у деда одна мера, а у него другая. А он никак не поймет этого, и снова злится. А дед мне ему подсказывать запретил, говорит, сам должен додуматься. А я и жду, когда до него дойдет в чем причина его «неудач». Эх…надеюсь, что осталось не долго.

Ах, да, забыла представиться – Грызозуб.

Я тогда молодой был, из лесу возвращался, когда его встретил, я тогда первый раз один в лес пошел. У нас вообще по одному ходить не принято, лес – опасное место. Многие, кто один ходил, так и не вернулись. Нет, возвращались, конечно, но это как удача повернется. Поэтому группами ходили, так безопасней было. Так вот, встретил я его, когда в деревню шел, и так со мной почти до самой околицы и шел, а потом исчез, стоило мне только взгляд перевести, и из виду его потерять. У меня тогда будто глаза открылись, я все ждал, что на меня хищник из кустов выпрыгнет, шороха каждого пугался, а как его встретил, так, будто домой попал. На до мной бы в деревне посмеялись, или бы вовсе прогнали, как проклятого, поэтому я никому рассказывать не стал. Но с тех пор я себя частью леса чувствую, будто я одно из деревьев. А чего дерево в лесу бояться может?

С тех пор я в лес всегда один ходить стал, и всегда возвращался, хоть мне и очень остаться хотелось. А деревенские наши, меня очень удачливым считали, хоть и поговаривали, что мол дурак он, все судьбу испытывает, говорили, что радовался бы, что вернулся, да больше не совался туда, как все нормальные люди. Я им говорил, что дереву в лесу бояться нечего, но они меня так и не поняли. Может когда-нибудь до них дойдет.

Раньше я его только в лесу встречал, а сегодня он сам ко мне пришел. «Пойдем, - говорит, - пора». Я не стал спрашивать куда, и зачем, я и так это чувствовал, и что пора тоже чувствовал. Поэтому просто взял свою сумку, и мы пошли. Сегодня было особенно тихо, зимой в лесу всегда тихо, но сегодня было тихо как-то иначе.

А деревенские скажут, мол, что вот и от него удача отвернулась.

Сказки руны Альгиз: Йилан

Йилан неслышно скользил между пробуждающихся от сна деревьев. Он пришел в этот священный лес, чтобы обрести защитника и покровителя. Кто будет его ближайшим спутником, он не знал. Год за годом все молодые мужчины племени приходили сюда. Кто-то, пробродив в лесу несколько дней, возвращался один, и так и жил потом неполным, боясь леса, не имея голоса. Кто-то пропадал в лесу, и тогда Те, кто слышит, рассказывали, что произошло с пропавшим.
Когда Йилана вывели на опушку леса, он был исполнен стремления как можно быстрее найти того, кто будет рядом. Но чем дальше он уходил от своих сородичей, тем тише становился его внутренний голос. И вот, в нем поселилась звенящая тишина. Он стал лесом, он стал небом над лесом, он стал каждой почкой. В этой тишине он шел ещё какое-то время - и чувствовал, что идёт сам в себе, к чему-то, что было его отражением. Это ощущение становилось всё сильнее, и вот он словно наткнулся на препятствие. Не открывая глаз, он протянул руку и коснулся короткой шерсти. Он нашел.

Уже в сумерках Йилан вышел из леса. Рядом с ним, гордо подняв голову, шествовал его покровитель, чью голову венчали огромные рога. На границе леса они остановились. Молодой мужчина прижал ладонь к своей груди, потом - к груди оленя. Замерев, они слушали друг друга, потом Йилан направился к соплеменникам. Олень же растаял, слившись с лесом, возвращаясь к своему обычному бесплотному состоянию.

Прошли годы. Йилан несколько раз ещё видел своего покровителя, иногда тот приходил к нему во сне. И был рядом во плоти - Йилан взял себе олененка, в котором услышал знакомый отзвук.

Приближались зимние ветра, и однажды утром Йилан понял, что его путь окончен. На опушке его ждал тот, кто был рядом все эти годы. Йилан положил руку ему на холку, и лес укрыл их.

Если забыть, что ты в городе... Если не отпихиваться с превосходством и не ждать при этом, чтобы тебе гарантировали безопасность... Если отложить на время привычную суету.

И послушать.

На месте твоего города шумят леса или поёт степной ветер. Деревья тянут руки к небу в пожизненной славе ему. Трава равнодушна к асфальту, огибает его там, где не может пробить, и пробивает там, где не обогнула. Птицы вьют гнёзда и звери ходят в поисках чего-то своего, ведомого только им. Учёные говорят, что в поисках пищи и места для размножения. Они говорят, а я не знаю. Может, и так.

Слушай ещё. Слышишь? Тихий для привычных шумов, но очень ясный звук.

Он похож на вкус, на тонкой работы материал, на неведомое тебе раньше прикосновение.

Это Он.

Твой Дух Свободы. Твой Спутник, если ты сможешь быть и его спутником, твой Друг, если ты способен стать его Другом. Твой Проводник. У вас разные тела, но одна плоть, общая кровь и сила. Он есть и был всегда, так же, как и ты.

Чутье, кто-то называет его. Интуиция - вторят другие.

Я скажу: Бог. Бог Леса, приходящий к тебе зверем в ночи. Встречающий тебя на пороге Бездны, когда мать привела тебя из неё в это тело, ещё совсем слепое, беспомощное... Встречающий тебя на её пороге, когда ты уходишь вновь. Когда провожаешь уходящих.

Слушай.

Мягко прикоснётся к тебе его движение. Пригласи в ответ. Стань рядом.

С ним ты сможешь узреть суть и перестанешь верить в безопасность.

И поверишь в себя.

Раннее утро. Уехали родители, и дав, как обычно, кучу указаний, чтобы никуда и никого, и чтобы вовремя, оставили дом в тишине. Вечером приедут, приедет бабушка, по которой уже соскучилась... Позавтракать, уроки сделать - и можно до вечера на улицу.

Маша несмело топталась возле шкафа. Так хотелось ей заглянуть в ту, запретную, никогда при ней не открывавшуюся шкатулку! Но ведь строго-настрого...

Девочка протянула руку, решив хотя бы только потрогать. Только одним глазком... Нет, конечно, она умная и воспитанная. Но только одним...

Медальон, тяжёлый, старинный, лёг в руку. Ведь никто не узнает!

Девушка. Красивое лицо. Милый носик, ясные глаза. Она подмигнула Маше?! Нет, так не бывает, конечно же. Но, по-моему, всё-таки подмигнула. И что теперь делать? Изображение изменилось, и наверное, все узнают, что Маша брала шкатулку!
Девушка.

Почти как сама Маша, ну, может, чуть-чуть постарше. Задор и невинность, улыбка, готовая рассыпаться переливами весёлого смеха. Кажется, что протягивает руку и зовёт с собой. А ведь она во весь рост на медальоне! И за ней деревья, поляна. Берёзы, по-моему...

Слышен смех. Весна. Да, там весна и хороводы, и парни, и он, тот самый, от взгляда которого у Маши так замирает внутри и обрываясь, летит куда-то... Один раз они прыгнули вместе сквозь огонь, один раз он взял её руку в игре на празднике. Что скажут Боги? Что скажет её сердце? Будет ли судьба ей родить богатырей и красавиц от него, заветного? Гадала Машуля в праздники зимние, гадала весной на воду глядя, сердце своё спрашивала, выбирала, тому ли откликнуться, что хвостом за ней второй год ходит, или тому, на кого и взглянуть боязно - так сердце колотится...

Девочка вздрогнула. Встряхнула головой. За окном слышны голоса ребят, солнце поднималось к обеду. Вот медальон в руке. Что за парень? Какой такой парень? Удивлённо посмотрела в руку. Нет, не девушка там в резной рамке. Там...

Женщина. Взгляд, как у мамы - лучистый, добрый, чуть усталый. Совсем чуть-чуть, чтобы дочка не заметила, не дело ей материнскую усталость разделять. Рано ещё, вырастет - наработается своё. Мария провела рукой по щеке, наклонилась к ковшу с водой. Морщинки почти незаметны. Огладила стан. Хороша! Улыбнулась своим мыслям задумчиво. Дочь растёт. Что-то быстро, вот только колыбель муж мастерил да обнимал жену нежно, да дитя под сердцем возилось, а поди ж ты, вон, скачет, голоногая-конопатая, мальчишкам глазки строит. Ох, приструнить бы её, да чаще приласкать хочется. А строгости-то всё равно надо, надо, позвать пора с улицы, пусть за младшими смотрит, приберётся, и пусть завтра дома за старшую останется. Мы на день уедем, дела не ждут, а вечером посмотрим, как дом держит. Ещё года три, гляди, невеститься будет - путь осваивает хозяйство.

Женщина встала, плавно, словно речка меж берегами, выглянула в окошко:
- Маша!

Девочка оглянулась. Медальон потяжелел в руке, и рука затекла отчего-то. Улица за окном шумела, солнце клонилось к горизонту, играя бликами в стеклянных дверцах старого шкафа. Скоро приедут родители. И бабушка спросит, как дела, что делала. Неужели бабушка так шкатулку берегла, потому что медальон от неё прятала? Что же не показывала раньше, что тут такого необычного? Я вполне взрослая, между прочим и понимаю, что вещь винтажная, и не испорчу же я бабушкино украшение... Положу, вообще, его на место сейчас, как было, вот только взгляну ещё раз на... девушку? женщину?

Старуха. В упор из-под век смотрят пронзительные глаза. Ясные, суровые, тяжёлый взгляд, говорили ей, вся в прабабку свою - посмотрит, так пригвоздит. А нечего поперёк старухе становиться, не сильно уже тело-то слушается, не девка, огибать вас, на пути стоящих. Жизнь уходит глубоко внутрь тихой змеёй, вьётся в памяти. И костры, и огни, и поле густым золотом до горизонта, не разогнуть спину, и река, что в жару влагу даст, а в мороз путь на ту сторону, к лесу, и те, кто дорог, и те, кого проводила уже... Всё оно вместе, будто миг, жизнь. Вроде, столько видала, а как не жила ещё. Странное дело... Было всё и не будет его. Внучка толк, видать не растеряла, передам ей дар, дочь-то всё бегает, городская... Не признаёт ни в себе дара, ни толком внучке остаться не даёт рядом. Передам... Вот с медальоном пусть и берёт. Что вынесет - всё её будет, она девочка смышлёная...

Маша вздохнула. Сумерки оплели дом тихим молчанием, густая красная полоса догорала в сине-желтом небе, тихо было. Что-то поменялось в воздухе. Почему родители не приехали ещё? Сейчас уроки доделаю, а то простояла весь день с этим медальоном, ведь не позавтракала даже! Вот странно. Где все?

Машинально опустила руку в кармашек. Шкатулка стояла, небрежно повёрнутая, на полке с распахнувшейся крышкой. Бабушка не приедет. Почему-то она это знала.

Сказки руны Берканы: Яринка

Это случилось в одной из деревень, но это было так давно, что уже никто и не помнит название той деревни. Жила в той деревне девчушка, Яринкой звали ее, жила одна с отцом и мачехой, мамка Яринкина померла. Когда девчушки три исполнилось, привел отец в дом мачеху. Не сказать, чтобы мачеха зла была к Яринке, но все же не родное дитя, не было в ней того тепла, что мать дала бы. Так и жила Яринка с отцом и мачехой, больше детей у них не было. Видать, Великая мать не давала мачехе своего приплода.

Пошла однажды Яринка с подружками в лес за ягодами. Долго девчонки гурьбой ходили, все никак ягод набрать не могли, решили тогда разойтись, а как солнце к закату клониться начнет, на той полянке, где разошлись, встретиться. Каждая в свою сторону пошла, и Яринка тоже. Шла она, ягоды разные в туес набирала, то земляничка, то малинка, то черничка в туесок летят, пока горка не образовалась. Опомнилась тогда Яринка, взглянула на небо в окошко между ветками, а по небу последний солнечный луч пробежал, и серое покрывало ночи стало затягивать свод. Испугалась Яринка, подружки уже, наверное, на полянке той заждались ее, но никак не могла она вспомнить, с какой стороны пришла, вокруг деревья обступили ее плотно стеной и будто колпаком, ветками накрывать стали, уже и неба видно не стало, сомкнулись стволы, сплелись ветки. Испугалась Ярина, тьма кругом, света не видно, как так ночь быстро накрыла лес, она понять не могла, как так деревья спелись, что не пробраться через них, будто закрыл ее кто, будто запер в этой чаще. Заплакав она, завопила в душе, к Великой матери зов свой направила, просила она у Великой путь домой ей показать, не ко времени ее чаща накрыла, срок ее не пришел еще, говорила она, когда срок наступит, она в чащу в эту и вернется, а пока не нажила она ни детей, ни дел добрых. Так и не узнала бы Яринка, услышала ее Великая мать или нет, но тут между веток голос послышался, и вспомнила Ярина, что так мать ее песни колыбельные пела, пошла она на голос этот, а голос будто вел ее, пока огни деревни не показались. Поняла она тогда, что Великая ее голосом матери вела, дорогу открывая. Обрадовалась девчушка, в дом вбежала, а отец с мачехой уже в лес за ней собрались.

Все было дальше ладно у Яринки, но с того дня будто длань Великой коснулась ее, знать стала Ярина, что от других скрыто. Знала она, какое зерно отец принес, много ли урожая даст, или худо будет, знала Ярина, какой приплод скотина принесет, и когда; знала, кто у баб в деревне народиться должен, и здоров ли малыш будет. Бабы деревенские поначалу насторожено в сторону Ярины смотрели, но потом то ли привыкли, то ли пользу поняли, то ли длань Великой на Ярине почуяли, но стали к ней за советом ходить. Так и жила Ярина, кому весть принесет добрую, кому не очень, но ее слова ценили. Настала пора и Ярине семью заводить, и тут ее дар пригодился, выбрала она жениха себе в пару достойного, чтобы и дети здоровые были, и руки его добро творили. Вышла замуж и вскоре понесла. Родила богатыря здорового, а после своих родов, узнала она, как ребенка в мир проводить надо, в родах своих Великая мать не иначе как помогала ей, и сына ее в мир привела. Стала с того дня и Ярина других детей через бездну проводить, роженицам в помощь, и миру новорожденных представлять.

Так и жила она дальше, дети ее росли, она дело свое делала, исправно Великой матери служила по своему, как умела. Многих детей она приняла, знала, когда здоровый малыш родился, а когда хилый и не жилец, скотине в трудных родах помогала, когда год не урожайный был, и тут слова нужные находила, чтобы протянула деревня до новой весны без мора.

Но вот и ее срок пришел, поняла она это сразу, тоска по чаще сердце ее заняла, будто звал ее кто-то, снова матери своей голос слышать начала. Сказала она тогда детям своим, что настал ее черед, и пора ей в лес уходить. Ничего собирать не стала, только надела одежды праздничные и в лес ушла.

Пока шла она, все казалось ей, что с каждым шагом идти легче стало, взглянула на себя в ручей, а она уже и не старуха вовсе, а девица молодая, такая, как замуж выходила, шла дальше, и уже не шла, а бежала. Чащу ту она сразу узнала, будто деревья там живые были, она как в их круг вошла, они сразу ветви сплетать стали и стволы смыкать. Оглядела Ярина руки и ноги свои, и себя, как смогла, а она той девчонкой стала, что первый раз сюда пришла, будто и не уходила вовсе. Села она посреди деревьев круга, на небо взглянула, а неба и нет, свернулась она тогда калачиком, как у матери в утробе, и уснула.

Вот только с тех пор никто Ярину и не видел.

Ваше мнение?
Может, кто-то прочтет детям? Что дети скажут?

Продолжение.

Сказки для взрослых

Этот закуток Заколдованного замка мы отвели для тех взрослых, кто все еще ребенок, но уже большой, и кому сказок хочется тоже взрослых. Сейчас здесь выкладываются те рунные сказки, которые не вписываются в Зал сказок. Может быть, они будут интересны и кому-то из младших читателей - что ж, мы будем только рады.

Сказки руны Вуньо: "Из жизни небесной канцелярии" (Скай Техномаг)
Сказки руны Гебо: "Дуэт" (Дорен), "Соперники" (Скай Техномаг), "Пуговица"(Зау Таргиски)
Сказки руны Науд: "Проводник" (Дармен)
Сказки руны Кано: "Актер Васильев" (Ворона Лиза)
Сказки руны Берканы: "Она" (Скай Техномаг)

Двое младших служащих небесной канцелярии отдела по работе с желаниями сидели за столом и играли в карты. Периодически в кабинете раздавался писк коммуникатора, сообщавший, что в текущем списке заявок произошли какие-либо изменения, но работники не проявляли к этому никакого интереса. Игра поглотила их целиком. И в тот момент, когда исход партии был почти решен, дверь в кабинет резко распахнулась и в кабинет вошел ангел в форме старшего служащего. Посмотрев на происходящее, вошедший произнес:
- Здравствуйте. Я ваш новый начальник, старший служащий Цербериэль. Доложите, что у вас тут происходит.
- Здравствуйте. Я младший служащий Неспешиэль, - представился один из игроков, - А это мой коллега - младший служащий Подождутэль. Вот тут мы и трудимся.
- Что-то не похоже, что вы трудитесь, - новый начальник брезгливо посмотрел на карты, - Почему своими прямыми обязанностями не занимаетесь? Почему желания не исполняете? Это ведь ваша прямая обязанность. А пока наши абоненты ждут, вы тут в карты играете. А потом еще удивляются, что показатели такие плохие. Не мудрено!
- Видите ли, - вмешался Подождутэль, - наш бывший начальник считал, что не стоит исполнять желания наших абонентов сразу же. Надо дать им время. И желаниям и абонентам. Побыть друг с другом. Свыкнуться. Притереться. И знаете, это имело определенный смысл. Не все уживались со своими желаниями: если заявкам давать время отлежаться, то до исполнения доживают в лучшем случае четверть. А то и того меньше.
- Что за чушь? - наконец не выдержал державшийся все это время Цербериэль, - Исполнять желания абонентов - наша основная задача. И делать мы это должны как можно быстрее. Очевидно же, чем быстрее исполняются желания - тем счастливей наши абоненты, тем лучше наши показатели. В общем, убирайте отсюда весь этот хлам, с завтрашнего дня работаем по-новому. И запомните, главное для нас - это скорость!

- Так, что тут у вас, давайте посмотрим.
- Вот, - Неспешиэль протянул начальнику папку с документами, - Женщина хочет себе домик на берегу Средиземного моря.
- И какой у вас рабочий вариант?
- Вот тут все описано, - младший служащий указал на один из листов в папке. - Сейчас ее муж делает стремительную карьеру. Примерно через два года он сможет обеспечить ей старт собственного бизнеса, а еще через два года она будет в состоянии купить дом там, где ей сейчас хочется.
- Что? Четыре года? - удивился Цербериэль, - Нет, это слишком долго, мы так долго ждать не можем. Какие еще есть варианты? Можно ее выдать замуж за кого-нибудь местного?
- Можно, - сказал Неспешиэль и осекся, - Только ведь она и так замужем. И счастлива в браке. И разводиться не собирается.
- Ну, это не проблема. Если муж так хорош, то выделите ему молодую любовницу. Пусть порадуется.
- Нет, вы не поняли, он тоже весьма счастлив в своем браке.
- А, ну если он настолько хорош, то завершайте текущую инкарнацию и закрывайте его текущие задачи. Все. Справился.
- Но... А как же жена?
- А что жена? Полтора года траура, еще полгода ухаживаний и потом переезд в вожделенный дом. Итого два года вместо четырех. Все, исполняйте.


- А это что?
- Видите ли... - замялся Подождутэль, - Тут мужчина желает быть окутанным женским вниманием.
- И в чем проблема? - удивился Цербериэль, - Не первый месяц работаем, вы же знаете схему.
- Ну, тут есть некоторые условия. Он хочет, чтоб женское внимание было как можно более бескорыстным. И окружали его настоящие, качественные женщины.
- Ну так отправьте его работником в кошачий приют. Там бескорыстного внимания настоящих женщин ему будет более чем достаточно.
- Есть одна заминка. Он богат.
- Да что ж такое! - всплеснул руками начальник отдела, - Вы без меня между грабежом, падением рынка и казино выбрать не можете? Почему все это я решать должен?


Цербериэль взял в руки папку и стал вчитываться в текст, проговаривая вслух прочитанное.
- Так. Жалоба на нового начальника отдела. Нагружает бессмысленной работой, понятно, самодур, естественно, житья не дает, внимание обращает только на показатели. Хм. Ну, надо исполнять. Если он такой прекрасный, в качестве решения запишем перевести в худший отдел. Пусть им там показатели повышает.


Неспешиэль и Подождутэль - два младших служащих отдела исполнения желаний небесной канцелярии - сидели за столом и играли в карты. Периодически в кабинете раздавался писк коммуникатора и служащие каждый раз вздрагивали по привычке. Но от игры не отвлекались.
- Как неожиданно получилось с нашим начальником, - произнес Подождутэль, - Вот он еще вчера с нами работал, а сегодня уже другой отдел возглавляет. Удивительно.
- Помнишь недавнюю заявку абонента с жалобой на начальника? - неожиданно спросил Неспешиэль, - Ну, Цербериэль ее еще сам выполнял.
- Да, припоминаю.
- Ну вот. Это была моя, - Неспешиэль откинулся на спинку стула и посмотрел на напарника, - Ну а кто сказал, что нам самим нельзя заявки оставлять?

- Значит, так, - голос преподавателя от сдерживаемого гнева приобрел металлические ноты, а руки вот уже в третий раз протирали и без того чистые стекла очков, – Значит так, уважаемые. Или вы работаете вместе. Вместе, не порознь, не перекрикивая друг друга, не перетягивая одеяло на себя, я подчеркиваю это в сто двадцать пятый раз. Мне нужен дуэт, а не два соло! Так вот, или вы начинаете работать, или... или я отбираю мне все равно кого – Косовскую, Русакову, Звонникову, - любую пару составляю из ваших сокурсниц и работаю с ними. Это просто безобразие какое-то!

Вообще-то подобная вспышка гнева была нехарактерна для Эдуарда Аркадьевича, самого спокойного из консерваторских преподавателей. Но эти две девицы…

***
Саша повернула ключ в замке и устало сползла по стене прихожей. Не было сил даже расстроиться как следует.

Звук отъезжающего от стола компьютерного кресла – из комнаты выглянул брат. Взглянул на нее и демонстративно заткнул уши пальцами.

- Нет, ни слова о Даше. Я ничего не слышу! Мне нужно сегодня закончить эту работу, а я уже переделывал два раза, потому что от твоих рассказов у меня в коде все время появляется ее имя. В зеркало в ванной посмотришь – Даша, в шкафу – тоже, под кровать заглядывать вообще боюсь. Прости, дорогая сестра. Не се-год-ня!

Было смешно и обидно одновременно. Что делать, за последние два с половиной года тема действительно приелась всем друзьям и домочадцам.

- Серьезно, - посетовал однажды молодой человек Саши, – ты говоришь о ней больше, чем о ком-либо другом. Может, для разнообразия уделишь и мне немного времени?

Даша Синицына, меццо-сопрано, сокурсница и соперница. С первого взгляда, еще во время вступительных экзаменов, девушки невзлюбили друг друга.

- Да что в ней такого? – возмущалась Саша, - что она себя носит как королева? Ира мне сказала, они шли по коридору, когда я была на специальности. И это звезда говорит: «Объясните ей кто-нибудь, пусть не пытается даже петь грудным голосом, которого у первых сопрано отродясь не бывало». Ну и пусть гордится толщиной связок. Это вообще природные данные, ее заслуги в этом – ноль!

Сокурсники наблюдали за их соперничеством как за игрой в пинг-понг. На первом курсе они еще перебрасывались замечаниями. Ко второму война приобрела затяжной характер. Внешне девушки окружили себя ледяными стенами, за кадром же продолжали кипеть.

Во всем разные, обе талантливые, обе вспыльчивые.

- К концу обучения они или поженятся, или друг друга укокошат, - выразил как-то общее мнение Илья.

- У нас там почти одна специальность останется, – отозвалась Ира, - Нам бы пережить, пока они почти везде в одной группе: на итальянском, на сольфеджио, на истории музыки. И ни одна ведь не переведется…

***
И вот теперь они участвуют в конкурсе. Всего представлять консерваторию отобрали четверых, двоих – с пятого и шестого курса и двоих с третьего. Но, как выяснилось в последний момент, можно предоставить только три номера. Какие проблемы, обрадовался поначалу Эдуард Аркадьевич, мы сделаем отличный дуэт.

Сейчас, за три недели до конкурса, уверенности в этом почти не осталось.

- Вы меня поняли? Хорошо расслышали? Завтра в четыре, на сегодня свободны, всё! – и крайне раздраженный педагог вышел, хлопнув дверью.

Повисло молчание. Саша подошла к инструменту, погладила пальцами одну клавишу, другую. Вздохнула.

- Да, - отозвалась на ее вздох Даша, словно продолжая разговор, - Не хотелось бы, конечно, чтобы вместо нас отправили кого-нибудь другого.

- И дуэт красивый…

- Мой любимый, ага.

- …хотя у нас он звучит, словно кто-то кошек мучает.

- Ну вот не правда. Просто разваливается.

- Да ладно, признай. Ты специально еще вибрато такое противное делаешь, хотя его там некуда приткнуть. Связки не болят еще?

Даша прыснула.

- Не буду больше. Просто ты так смешно раздражаешься. Поработаем еще?

- Давай, - улыбнулась Саша.

***

- И что, вот так просто взяли и помирились? – не поверил брат. – Никаких криков, летающих по кабинету нот, никто никому не разбил голову об инструмент?

- Ну… если честно, поскандалили чуть-чуть сначала. А потом дверь распахивается, влетает наша аккомпаниатор: «Что у вас тут за крики? Кого убивают?», и нам вдруг почему-то так смешно стало. Минут десять ржали, остановиться не могли, посмотрим на нее, друг на друга - и по новой. Потом кое-как успокоились, упросили ее с нами порепетировать, у нее как раз окно было. И у нас, наконец, стало получаться. То есть найдется, конечно, над чем еще поработать, но теперь это звучит в одном пространстве, цельно, и есть шанс, что Эдик завтра не снимет нам головы.

Это был жаркий летний день. За столом, который так удачно прятался в тени деревьев и куста сирени, тем, что совсем рядом с детской площадкой, сидели два мальчика. На вид им было не больше десяти. Несмотря на то, что стол являлся место повышенной социальной активности жителей близлежащих высоток, в это время дня он обычно пустовал, чем и пользовалась эта пара мальчишек. На столе прямо перед ними разворачивалось сражение: белый слон отчаянно пытался съесть коня, и ему бы это, несомненно, удалось, но его собственный король отчаянно нуждался в помощи. Поэтому, решив отложить свои кровожадные планы на потом, слон бросился спасать своего короля. Уже поверженные участники сражения наблюдали за своими более удачливыми собратьями смешанной группой, и, кажется, их этот факт совершенно не волновал. Впрочем, не всем был интересен исход сражения и некоторые уже отдыхали, лежа в коробке. Наконец, после очередного долго раздумья, один из мальчиков отправил в бой застоявшуюся и явно заскучавшую пешку.

- Шах и мат, - Радостно вскрикнул белобрысый мальчик, вскакивая со скамейки, - Все. Я выиграл!

Второй мальчик, волосы которого отчетливо отдавали рыжиной, какое-то время еще смотрел на доску в поисках спасительного варианта, но, так ничего и не отыскав, сказал:

- Это нечестно.

- Почему нечестно? - удивился белобрысый, - Мы играли по правилам, ты проиграл. Где это нечестно? Ты просто не хочешь признать, что я умнее!

- Нет! Ты не умнее. Ты просто тренировался больше! А это нечестно, - не унимался рыжий и, уже убегая в сторону подъезда, прокричал, - Не буду больше с тобой играть!

***

Молодой человек с русыми волосами сидел в фойе большого выставочного зала и внимательно изучал что-то в своем планшете. Большое информационное табло за ним показывало сводную таблицу результатов мирового первенства по шахматам среди искусственных интеллектов. Спустя какое-то время к нему подсел другой молодой человек с рыжими волосами, заплетенными в множество косичек.

- Спорим, в этот раз вам нас не одолеть? - сразу, без приветствия, произнес рыжий.
- Это еще почему?
- Мы полностью переписали алгоритм сбора и анализа данных. Теперь его эффективность увеличилась на... А нет. Не скажу, на сколько увеличилась.
- Так и мы без дела не сидели.
- Ну вот и отлично. Значит, будет интересно.

***

Над ночным городом городом кружил дирижабль. Там, внизу, сейчас была самая настоящая война. Противостояние двух корпораций - по сути, небольших государств, - разделивших мегаполис пополам, переросло в открытый военный конфликт. И пока то тут, то там возникали зарева пожаров, а в воздухе кружили беспилотники, на борту дирижабля беседовали два человека; собственно, это были и не люди вовсе, а лишь голограммы двух глав враждующих корпораций. Сами же они были сейчас полностью интегрированы в информационные сети своих корпораций и были с ними, по сути, одним организмом. Единым целым. Конечно, они могли выбрать множество других способов вести беседу, но так им было привычно и удобно.

- Опять война? - спросил, а, скорее, утвердил один из собеседников с длинными русыми волосами.
- Как видишь, - ответил ему Рыжий, - Похоже, что иначе мы уже не можем. Как думаешь, кто победит на этот раз?
- Думаешь, это так важно? Ничья победа никогда не будет окончательной. Ты ведь понимаешь, что друг без друга мы не можем.
- И? Что нам остается? Вечная война?
- Нет. Но я вижу только один выход из сложившейся ситации. Смотри.

В этот момент все боевые машины одной из корпораций моментально прекратили какие-либо действия. А затем вся сеть, которая по сути была и мозгом, и телом всей корпорации, внезапно сняла все барьеры и защиты. А затем начала активно интегрировать в себя противника. Через мгновение процесс интеграции стал двусторонним. А спустя еще какое-то время не осталось двух отдельных корпораций. Была одна единая сеть.

Стайка первоклассников носилась возле школы с гиканьем и визгом. Девочка, светловолосая, с короткой взлохмаченной «мальчишеской» стрижкой, вышла на улицу, щурясь на солнце. За плечами был рюкзак, на вид больше нее самой по размеру. Она постояла у дверей, явно раздумывая, не присоединиться ли ей к сверстникам. Затем обвела взглядом школьный двор и увидела под деревом мальчика из соседнего класса. Он сидел мрачный, угрюмый, нахохлившийся, уставившись в землю. Она постояла и решительно двинулась к нему:

- Привет!

- Ну привет, - насупленно ответил он.

- Ты чего тут один сидишь?

Он насупился еще больше, и она села рядом на рюкзак:

- Ну, давай, рассказывай. Я никому не скажу, честное слово! Мама говорила, что если кому-то расскажешь про неприятности, они становятся меньше.

Он посопел.

- Мальчишки дразнятся. Я отжаться не смог, а они смогли. Говорят, что я слабак. А я не слабак, не слабак! Я до лета знаешь сколько раз отжимался? Тридцать раз, вот! Но я за лето отвык просто…

Голос его сорвался и задрожал, грозя вот-вот перейти в слезы, и он, зашмыгав носом, размашисто вытер нос рукавом.

Она вздохнула:

- Да, меня тоже, бывает, дразнят. Я иногда даже плачу. Ты не расстраивайся, у тебя наверняка все получится в следующий раз, - она помолчала и добавила, - Знаешь, чего? У меня тут… вот… смотри…

Она порылась в кармане и вытащила оттуда черную, старую, потертую пуговицу.

- Это чего?

- Пуговица. Я ее нашла однажды возле школы. Меня тогда в игру брать не хотели, а как я пуговицу нашла, сразу взяли. Знаешь, я думаю, она… счастливая.

- Ух ты!

Они посидели, благоговейно разглядывая пуговицу, которая может принести столько счастья.

- А когда я отвечала у доски и забыла, что говорить нужно, я ее в кармане потерла и сразу вспомнила.

- Точно счастливая.

- Точно.

Они помолчали еще.

- Давай, я тебе ее подарю, - сказала она.

- А ты как же?

- Ну, - сказала она, - Она мне уже пригодилась, у меня уже есть друзья. Мне кажется, она тебе сейчас нужнее… В общем, просто возьми и все.

- Ну, спасибо, - расплылся он в улыбке.

- Все, пока, меня мама зовет! – и она убежала.

***

- Десять, одиннадцать… двадцать… тридцать… сорок…. – мальчишки почтительно выдохнули, и он встал с пола.

- Ну, ты крут!

- Клево!

- Где ты так научился?

- Да отец научил, - ответил он небрежно, чтобы сразу понятно было: отец научил столькому, что эти сорок отжиманий – просто капля в море. Смотрите, завидуйте, трепещите!

- Во даешь.

А он незаметно нащупал рукой в кармане кругляшку. Счастливую черную пуговицу.

***

Моросил мелкий дождь, стояла пасмурная весенняя погода, снег стаял ровно настолько, что было ясно: весна пришла окончательно, но до лета еще далеко.

У решетки школы, где-то за деревьями и кустами, тихонько шмыгала носом девушка лет пятнадцати, и по тому, как она даже не пыталась раскрыть зонтик, чтобы спрятаться от дождя, и по тому, как она сжимала в кулаке мобильник, все было понятно. Она стояла и ждала, когда все разойдутся, чтобы не выходить одной, потому что все знали: ее обычно провожает парень из одиннадцатого класса, а тут, увидев ее в одиночестве и с красными глазами, все сразу догадаются, кто кому дал отставку.

Все вместе это - и отставка, и взгляды одноклассников - было бы настолько невыносимо, что она решила переждать, чтобы незаметно улизнуть.

Он, все же усмотрев ее за деревьями, осторожно подошел к ней и протянул ей платок:

- Чего, не придет?

Она мотнула головой и вцепилась в платок молча, чтобы не расплакаться совсем: еще не хватало! Он постоял, поглядывая на двери школы, из которых выходили их одноклассники, и решительно сказал:

- Давай, я тебя провожу.

- Думаешь, я помру от горя по дороге?

- Ну, просто все увидят, что мы идем вместе. И он наверняка увидит. И тогда это не так обидно, - он помолчал и добавил, - Дурак он. Ты не расстраивайся.

- Спасибо, ты хороший друг, - она улыбнулась сквозь слезы, которые начали потихоньку высыхать.

Она представила, как выходит со двора школы не в жалком одиночестве, как наверняка ожидают, а гордо и с другим, и против воли фыркнула.

- И знаешь, у меня тут кое-что есть… - он, улыбнувшись, порылся в кармане, достал оттуда что-то и вложил ей в ладонь.

Она разжала пальцы.

На ее ладони лежала старая, черная, замызганная и потертая счастливая пуговица.

Сказки руны Науд: Проводник

Вообще-то, поначалу это была обычная экспедиция, в которую Краска взяли проводником и экспертом по горному туризму. Несколько достаточно тренированных туристов, способных выдержать долгий подъем на Вершину, но недостаточно опытных, чтобы сделать это в одиночку.

Краск был доволен. Трудный переход, адекватные и выносливые туристы, что может быть лучше.

Все было хорошо, пока не разразилась буря; пришлось искать более или менее приличное место и командовать привал. Ситуация была из рук вон плохая: слишком далеко они и от горной базы, и от удобных мест для ночевок, вдобавок чуть было не сорвался один из туристов. Пришлось ему сбросить рюкзак, чтобы у остальных членов команды хватило сил его вытянуть обратно. Вытянуть его вытянули, но остались без большей части запасов пищи. Заночевать пришлось почти на голом склоне. Надо отдать должное туристам, справились с палатками они быстро. Осталось только оставить сигнал-знак для команды спасения, забиться в палатки и молить всех богов, чтобы не было лавины.

Краск отправился ставить знак в одиночку. В конце концов, все туристы на его ответственности, и у него больше всего шансов вернуться живым. Он выбрал каменный уступ, обдуваемый всеми ветрами Вершины. Его точно не занесет снег, и знак будет хорошо виден с воздуха.

В первый раз Краск увидел горы в пятнадцать лет, когда родители привезли его на лыжный курорт. Горы внушили юноше суеверный ужас и дикий восторг, покорение вершины казалось юноше вечным вызовом себе. Краск бросил университет, помахал ручкой семье и отбыл. Вот уже пятнадцать лет он нанимался проводником к Вершине, а в свободное время в одиночестве ходил по самым опасным маршрутам. Просто доказать себе, что он может.

До выбранного под знак места осталось ползти метров пятнадцать, четырнадцать. Пот заливал глаза, Краск немилосердно крыл всех в душе и обещал остепениться, если вернется живым.

Резкий порыв ветра, и Краск повис на страховочных канатах. Вот уж не везет, так не везет. Канаты долго не выдержат на таком ветре. В первый раз за много лет Краск оказался в патовой ситуации: или добраться до уступа и оставить знак, или плюнуть и возвращаться в палатку.

Без знака их не найдет команда с воздуха, и у наполовину замерших и голодных людей не хватит сил вернуться на базу.

Все тело свела судорога.

Чертыхнувшись, Краск полез вверх. В первую очередь туристы, а потом он как-нибудь слезет с этого чертового уступа. Обязательно слезет.

Известный актер Васильев сидел в своей гримерке перед спектаклем.

В последнее время он задолго приезжал в театр, пил крепкий кофе в буфете, курил, садился в пустой зал, наблюдал за рабочими… Коллегам и жене он говорил, что ему надо время, чтобы получше сконцентрироваться для сложной роли, но на самом деле все обстояло не так, он просто не мог уйти от мыслей, постоянно лезущих в голову

Газетные таблоиды пестрели его фотографиями, его уже несколько раз называли лучшим актером года, самым красивым мужчиной, даже секс-символом своего времени, и хотя он всегда радовался признанию, в последнее время это вызывало только глухую волну раздражения внутри.

«Красавец, секс-символ, говорите, как-же как-же!» – сказал он, глядя в большое зеркало. На него смотрел усталый, пожилой мужчина с впавшими глазами, сеточкой морщин около глаз, глубокие борозды пересекали его лоб и щеки – «Видели-бы вы его сейчас, без грима и журнальной ретуши.»

«Ты старик!»- говорил он себе. «Что у тебя есть? Признание? Уважение? Твои роли? Ха-ха-ха. Что это всё? Пыль на книге времени, только и всего. Кто тебя окружает? Друзья? Жена?» Он невесело усмехнулся. Да, Ольга была с ним еще со студенческой скамьи, но ее близость и самопожертвование уже давно не трогает, она просто всегда рядом, как удобное кресло или теплый плед, который нужен пару раз в год, когда хочешь уютно выпить чаю с книгой. Их сын уже давно вырос и уехал учиться в Лондон. Настя… При мысли о ней сжалось и ухнуло вниз сердце. Настя- его единственная радость, единственное утешение.

Только рядом с ней он чувствовал, чтопо-настоящему живет и дышит, а не просто передвигает ноги, как живой мертвец. Редкие минуты их встреч он готов был сделать все о чем она просила или могла бы попросить. Он старался предугадать, предвосхитить ее желания, ловил малейший взмах ресниц или намек улыбки. Если бы он мог, он умолял бы ее на коленях никогда не бросать его! Связал бы ее клятвой, запер бы в сердце и никогда не выпускал. Но он знал, что его навязчивость и напористость только отпугнут ее и поэтому старательно придерживался тактики известного артиста, ловеласа и бабника, которому все наскучило и уже никто и ничто не сможет его развлечь и задеть за живое. Ей 23. Ему 45. Она свежа и прекрасна, а он должен каждое утро есть овсяную кашу на воде, чтобы не хватал желудок, давно перестал употреблять алкоголь и есть мясо, и каждый день делал специальные упражнения, для гибкости суставов. Их отношения обречены на провал. Его удел пожилые дамы «бальзаковского возраста», такие же старые развалины как и он сам. Это понимание сводило его с ума. Он снова и снова всматривался в свое отражение, находя все новые и новые морщины и седые волосы. Ты старик! Одинокий, старый неудачник. Она бросит тебя. Наиграется романом с известным артистом и найдет молодого крепкого мачо, зачем он ей?

- Дорогой! Не пуха не пера! - раздался звонкий голос жены. Ольга, по традиции, всегда приходила в гримерку перед самым началом спектакля, чтоб пожелать удачи.
- К черту! - буркнул он и обернулся.
- Что случилось? - встревоженно спросила жена, – Тебе нехорошо? На тебе лица нет.
- Я не знаю, Оля! Я не знаю, как мне играть! Все. Я отогрыл свое. Вышел в тираж.
- Ну что ты говоришь, ерунду, Саша! - возмутилась жена, - Ты прекрасный артист! Сегодня, как всегда полный зал. Все пришли смотреть, как играет Васильев! Люди за полгода билеты на спектакли покупают, а ты говоришь «отыграл»! А ну, соберись, тряпка! - лукаво улыбаясь, она произнесла ему их любимую шутку, которая всегда поднимала настроение и ставила мозги на место лучше любых ободряющих слов.
- Спасибо, родная. Да, я сейчас соберусь. Спасибо.

Поцеловав и выпроводив жену, Васильев вышел из гримерки. «А зачем играть?» - думал он, поднимаясь по лестнице, ведущей к сцене. Раньше он, выходя на сцену, всем что-то доказывал: сначала родителям, потом Ольге, потом многочисленным критикам и любовницам, а потом его подхватывал кураж и он не задумывался над этим. Теперь ему казалось, что все уже не так и что вдохновение приходит не часто. Он тысячу раз хотел всё бросить и тысячу раз не мог, потому что его роли были частью его самого и бросить театр было-бы равносильно самоубийству.

Прозвенел звонок, загорелись сигнальные лампы. «Надо идти» решил Александр и почувствовал, как противный липкий холод волнения пополз по его спине, тут же стали влажными ладони. «Который год на сцену выхожу, а все боюсь, как мальчишка!» - он неосознанным движением взьерошил волосы.

Однако дело было не только в привычном волнении перед выходом, и он знал этого. К этому примешивалось постоянное ожидание провала, насмешек публики. Он боялся забыть текст, движение, даже боялся оступиться и упасть со сцены. «У меня не получится» бормотал он себе, «На этот раз точно не получится», но снова и снова пересиливал себя и выходил.

Заиграла музыка, ее звуки ворвались в сознание, закружили и развеяли мрачный хоровод невеселых мыслей. Его охватил веселый азарт и предвкушение игры.

«А гори оно все синим пламенем!» - выдохнул он, - «Прочь дурные мысли! Я буду либо жить и выходить на сцену, либо сдохну, но на ней же!».

Под ногами заскрипел дощатый пол, в глаза ударил свет софитов, и он вышел на сцену.

Знаешь, я все понял. Я снова узнал тебя и все понял. Хотел сказать, что слишком поздно, но нет, ничего не бывает слишком рано или слишком поздно. Понял и все. И вспомнил. Вспомнил, что ты всегда была со мной. Вспомнил, что первый раз ты пришла ко мне с матерью. Иногда я чувствовал в ней что-то или кого-то. Теперь я понимаю, что это была ты. И в эти минуты мне было особенно хорошо. Это было чувство неописуемой заботы и любви. Но и в эти минуты мне было особенно тяжело. Потому что тогда ты проверяла меня. Ты испытывала меня. А я обижался и злился. Я не понимал, что происходит и, главное, зачем ты так поступаешь. И только сейчас я понял, зачем.

А потом ты приходила опять и опять. Первая моя возлюбленная. Иногда мне казалось, что в ней я вижу мамину улыбку, но нет. Это была ты. И потом, и еще раз. Вся моя жизнь связана с тобой. В разные времена и в разных лицах. Ведь, когда я лез в окно к своей любимой женщине, я лез к тебе. Ведь это ты, именно ты, ехидно ухмыляясь, озвучивала губами моих женщин свои желания и планы. И я, принимая вызов, делал нечто для себя невозможное. Не для них, для тебя. Когда я уехал в дальние страны, я ведь уехал за тобой. Это ведь ты позвала, сейчас я узнаю твой голос. И когда мне нужно было вдохновение, я тоже всегда искал тебя. И ты приходила. Когда мне было тяжело, я тоже искал тебя. Я звал тебя. И когда я был счастлив, я тоже спешил к тебе. И когда я звал - ты всегда приходила. Через женщин. Через моих, чужих, знакомых и незнакомых. Через случайные улыбки и неожиданные образы. Через учителей и учениц. Даруя спокойствие и твердо подталкивая меня вперед. Это все была ты. Ты тренировала меня, чтобы я вырос достойным.

И ты вышла за меня замуж. А сейчас ты принесла мне ребенка. Я знаю, это ты. Ребенка, достойного меня. Только сейчас я понял, что это была ты. И это твой голос я всегда слышал. И знаешь... Ты ведь знаешь, что все в жизни я делал для тебя и ради тебя. Знаешь, конечно. И за все это я тебе безмерно благодарен. И хочу восхищаться и воспевать всех, через кого ты приходишь. И однажды, когда ты придешь в последний раз, когда взмахнешь своим серпом, я буду ждать тебя. Без страха и сожаления. Ведь ты - моя возлюбленная. А там, где есть любовь, страха нет.